«Я пешком исходил все Курилы»

«Сахалинский комплексный институт был замечательный. В нём было много лабораторий: геологические, вулканологические, геофизические, даже биологические. Некоторые старые сотрудники работали ещё с 1946 года, когда только-только освободили остров от японцев. Надо было всё начинать сначала. Прекрасная библиотека, умелые, знающие люди — мир был другой. Он не упирался в книжные разговоры на кухнях. Нужно было жить. Если тебя высадили на необитаемом острове, ты должен был выжить», — рассказывает Прашкевич.

Опасность полевой вулканологии заключалась в прохождении специальных «маршрутов». Учёные жили прямо на необитаемых островах и исследовали многочисленные вулканы — действующие и потухшие. Обратно на Сахалин они возвращались с 30-килограммовыми рюкзаками, набитыми образцами вулканических пород.

— Весной на попутном сейнере мы шли на намеченный заранее остров. Нас выбрасывали отрядом не больше трёх человек. Нужно было быть крепким, потому что это нелегко: таскать полтора-два месяца на плечах рюкзак под тридцать килограммов и ходить по отливу в сапогах. С одной стороны, жарища, с другой — вода +14°С. Это мощный контраст. И жили мы два-три месяца в палатках: работали, пока у нас были запасы.

На больших островах Кунашир, Шикотан, Итуруп были заставы, и мы могли надеяться на помощь пограничников. У них по всему острову стояли тепляки, в которых висели ящики тушёнки, чтобы крысы не залезали, какие-то припасы, спички, свечи. Мы могли этим пользоваться, и, в свою очередь, если у нас было что-то лишнее, то оставляли им. Перед тем, как отправиться на остров, мы в Сахалинском НИИ брали то, что нам необходимо: крупы, соль, сахар, масло, которые всегда требовали тщательного хранения. Если разводишь костёр рядом с палаткой, то запах дыма легко впитывается в сахар и в масло — настолько, что они могут стать несъедобными. А поскольку работаешь на острове месяц или полтора, продукты всё равно подходят к концу. Если рядом нет пограничных застав, то, естественно, начинаешь искать пропитание.

— Договорился ты на Сахалине с матросами: какой-то сейнер попутный тебя высадил на Симушире. Но затем-то подступает осень, нужно уходить с острова. Однако никаких путей для отступления там нет, пассажирские суда не ходят, только случайные рыбачье шхуны, и ты заранее начинаешься готовиться. Со времен войны на островах осталось очень много бочек с горючим: бензином, мазутом. Скатываешь на берег несколько бочек, одну открываешь, обкладываешь хворостом и ждёшь. Когда замечаешь вдали судно, то поджигаешь хворост и убегаешь. Проходит час-другой, бочки раскаляются, а потом как долбанут! Такой атомный гриб встает над островом. Это жуть, когда видишь впервые.

Ну, матросам тоже интересно, что там такое. Иногда поворачивают, забирают на борт, но приключения не заканчиваются: в этом и есть вся прелесть Дальнего Востока. Сейнер же не идёт специально на Сахалин! Сейнер идёт на Камчатку, приходит в Петропавловск, а сойти на берег ты не можешь, у тебя же разрешение на работу только на тех островах, где ты был. И тогда начинаются так называемые «скрытые преступления». Моряки же братаны, с ними всегда договоришься. Они узнают, кто идёт на Сахалин, мы тайком пересаживаемся, и, наконец-то, направляемся в сторону дома. Конечно, звучит довольно экзотично, но, на самом деле, это обычная история.

— Работаешь в основном во времена нереста. Рыба идёт, её там невероятное количество. Это надо видеть: берёшь её прямо руками. Они прыгают, выпихивают друг друга на берег. Однажды я сам наблюдал, как на островке стоял медведь: толстый, отъевшийся, он лениво выбирал красивую рыбу, которая ему нравилась. Брал её лапой и кидал через плечо: одну, другую, третью… Потом поворачивается — а там ничего нет! Всё покидал в воду, и рыба ушла. Он в другую сторону поворачивается, начинает бросать — и опять то же самое. Ушёл он удивленный и обиженный. С медведями жить по соседству было не опасно, даже хорошо. Там, как правило, обитают «муравьятники», они небольшие такие. Разумеется, дразнить их не нужно, особенно когда они голодные. Однажды я застрелил такого медведя, но не ради развлечения — просто есть хотелось. Мы вынули все внутренности и уложили тушу в холодный ручей. И в воде он лежал примерно неделю, каждый день мы отрезали какую-то часть и ели — так протянули семь дней.

Что касается красной рыбы, её недостаток в том, что она сухая. Её нельзя сварить и получить бульон, она приедается ужасно, как и икра, на которую ты перестаешь смотреть уже через неделю. Это, конечно, еда не совсем человеческая, поэтому начинаешь искать что-то другое. Очень хочется поймать белую рыбу, она вкуснее. Потом смотришь уже на птичьи базары. Птицы на островах людей не боятся. Ты к ним подходишь, скручиваешь шею, спускаешь всю шкуру, как чулок снимаешь, и в ведро с водой. Варишь час-два-три-шесть, а запах рыбы не вываривается, но всё равно ешь, потому что остаются под конец только макароны и тушёнка… Естественно, морскую капусту отвариваешь, что-то делаешь из нее, но хочется чего-то нормального, конечно, поэтому всегда ждёшь, когда вернешься домой.

Большое удовольствие — это идти в маршруты по отливу: на прибитых водой плотных песках лежат морские гребешки. Их большие раковины открыты, но, когда ты подходишь метра за три, они захлопываются, видимо, чувствуют сотрясение почвы. Но от человека не спрятаться. Ты берешь нож, вырезаешь сам гребешок, добавляешь соль и начинаешь его глотать. Но ты же не можешь убить моллюск ножом — это совершенно иное существо. И вот где-то у тебя в пищеводе, на уровне груди, он начинает издавать некий странный скрип. Это очень трогательно и в то же время страшно. Но ты должен что-то съесть, поэтому ищешь и съедаешь.

— Я помню одну ночь: с двумя рабочими я вышел в маршрут на сопку Батальонную на Итурупе. Был чудный день, солнечный, идём по старой японской тропе среди бамбуков. Но когда мы достигли вершины, я ужаснулся: с океана поднялась огромная белая вертикальная стена тумана. Эта масса медленно шла на остров, а потом рухнула, и мы оказались в полутьме: ничего не видно даже на расстоянии вытянутой руки. Пошёл дождь, но это не помогло. Туман был очень густой. Спускаться вниз по тропе было невозможно. Конечно, можно было выбрать ручей и идти по его руслу, но, во-первых, он всегда забит кустарниками и плавником, во-вторых, все ручьи выходят на берег, а он обрывистый, и ты можешь просто грохнуться вниз — а там 200−300 метров.

Мы попытались разжечь костёр, а бамбук не горит: он взрывается из-за влаги внутри. Тем не менее какой-то кусочек земли мы выжгли, сели, обнялись и так провели ночь. Переохлаждение было такое, что я явственно помню, как на нас выкатывается вездеход, фарами светит. Я пытался вскочить, но потом уже понял — это видение. В ту ночь я сидел и, понимая, что это может кончиться нехорошо, говорил себе: «Гена, ты обязательно попадёшь домой». И представлял, как устроюсь в кресле, возьму рюмашку хорошего коньяку и выкурю сигарету. Так и случилось.

— Все детали об океане в моих рассказах, повестях, романах, стихах взяты из жизни. Когда ты идёшь по отливу и океан катает поплавки, выбрасывает водоросли — это абсолютно иной мир, ты дышишь им и чувствуешь иначе. Иногда не веришь, читая какой-нибудь морской роман, того же Джозефа Конрада, но, когда ты сам это видел, сам ходил по океану, понимаешь, что это очень здорово.

Отдельная история — горы. Мне посчастливилось побывать на многих островах, на многих вулканах. Помню, поднимались на вулкан Стокап по узкой тропинке, вытоптанной животными, пошёл снег. Это был сентябрь, не переставая, падали медленные снежинки. Казалось, что снег стоит на месте, а рябины и склоны вдали поднимаются вверх, а ты среди всего этого плывёшь. Мне очень повезло, я поездил по земному шару. И есть одно место, чрезвычайно похожее на Курилы. Вы сейчас очень удивитесь, но это Канарские острова — берега Тенерифе. Если закрыть глаза на все эти курорты и обратить внимание на вулканические берега, на лавовые потоки, вкрапленные между ними песчаные пляжи. Но на Курилах красивее. Пляжи тут шириной не 20−30 метров, а все 70−100. К тому же они полосатые: титаномагнетитовые пески — чёрные, пемзовые — абсолютно белые.

— В начале 70-х годов в Москве на Всесоюзном семинаре по фантастике я познакомился со Стругацкими. Я дружил с ними. Аркадий много лет отдал армии, служил на Камчатке и на Курилах, окончил институт военных переводчиков, знал японский. Присылал нам на Новый год с женой письма с иероглифами. Помню, рассказывал, как их высадили на Алаиде — это один из северных островов с очень красивым вулканом. Кстати, в самой первой повести Стругацких «Извне» действие как раз происходит там.

— Через десять лет после этих событий моя жена полетела в командировку на Сахалин, я полетел с ней. Мы приехали в Ново-Александровку, а там как стояла эта кривая вечная кочегарка, так и стоит. Зимой, когда начинались метели, всё отрубалось, кочегар поддерживал минимальную температуру, чтобы самому не замерзнуть на котле. Как поблескивала огромная лужа перед нашим домом в шестидесятые, так и сохранилась на том же месте. Разве что люди поменялись: многие уехали, кто-то умер. Изменился коллектив в институте, изменился пейзаж, и ты уже не в своём мире, поэтому возвращаться туда, где ты был счастлив, всегда очень сложно. Но мы в юности были счастливы.