Живописи я посвящаю абсолютно все свое время, труд это колоссальный, может у кого-то оно и ни так, но не в моем случае. Был период, когда я думал бросить все, ну это у всех, я думаю, бывает. Совсем все не клеилось, никому я не был нужен, поступил тогда в аспирантуру, писал научные статьи, публиковался, собирал материал для кандидатской, но тут все круто изменилось, мной заинтересовалась одна галерея, появились перспективы, а значит и стимул работать. В том же году отчислили.

Я получил классическое художественное образование, технологические приемы и мой подход, в целом, к реализации задачи очень консервативен. Я часто слышу, что не могу выйти за пределы «холста». Я склонен считать, этих скромных средств достаточно вполне. Этим вероятно мои работы и интересны, я добиваюсь ощущения иррациональности нездорового сознания, прагматично и методично выстраивая структуру композиций своих полотен.

В этой серии я попытался совершить, своего рода, акт деконструкции, включив сюжеты современной афроамериканской культуры в контекст изобразительных традиций старых мастеров. Я себе это представлял как «перевертыш», историческую фальсификацию, как в фильме «Планета обезьян», типа, а что бы было, если это было бы так? Я пытался создать типичную музейную экспозицию классической живописи, которая бы всеми своими атрибутами демонстрировала свою подлинность, но вводила бы в замешательство зрителя своим содержанием.

Так или иначе, я постоянно нахожусь в диалоге с традицией Ренессанса. Но эта практика, строго говоря, реализуется с момента ее возникновения. Это как алфавит, мы попросту не можем мыслить иными формальными конструкциями, только сейчас это превратилось в паразитическую культуру и, надо полагать, я не исключение.

Близким окружением мои работы всегда воспринимались с исключительным пониманием, даже с восторгом, чего не скажешь о художественном истеблишменте, ни без труда мне далось доказать, что я чего-то стою, но это естественно для художника, и нечего на это сетовать. А что касается работы, в привычном смысле этого слова, ею особо я не обременен, некоторое время я работал на росписях в храме, но длилось это не долго, ушел, кухня эта не по мне. Вообще же я тружусь с четырнадцати лет гравером в ритуальных услугах, но это никак не мешает основному моему занятию, а в прежние времена очень помогало, когда картины мои не стоили ничего, ну или не стоили «столько».

Недавно из «Типографии» похитили одну картину из моей экспозиции, но пока ничего неясно, следствие идет. Лично я особых иллюзий не строю в этой ситуации. Темперамент жителей южных регионов России во многом схож с обитателями нью-йоркского гетто и эта кража, которую зафиксировали камеры наблюдения тому доказательство.

В студенческие годы я писал «Волю» и «Прямохождение». Это был период поиска собственного пластического языка и темы, меня интересовали экстремальные состояния человека и обстоятельства, которые могли их провоцировать, чего была не лишена и моя жизнь в частности. Я бы сказал, это просто было начало. В то время я писал исключительно с натуры, это был мой, своего рода, фетиш. В «Воле», например, фигуры представлены в неестественных позах. Многие не верили, что натурщик вообще способен позировать хоть сколько-нибудь времени в подобных положениях, не говоря уже о том, что бы его было можно еще и успеть в них запечатлеть. Я был тогда очень увлечен некрореализмом, а чтобы достичь подлинной передачи всего спектра эмоций, мне был необходим непосредственный контакт с объектом исследования.