Почему первые песни были про криминал, а новые – про пролетариат, кто-то из вас устроился на завод?

— Нет. Не поэтому. Мы решили отойти от именно криминального клише, которое начало приедаться. Нас начали ассоциировать с 90-ми, с зоной, с маргинальщиной. Мы не хотим этого.

В Усть-Чилиме вообще есть заводы?

— Да, есть. И тюрьмы есть.

Сколько людей можно собрать там на концерт Буерака, если это не день города?

— Не знаю, человек 50 от силы.

Как вы написали первую песню и чем вдохновились – книжкой про русские криминальные татуировки?

— Нет, на самом деле все проще было. Первая песня называлась «Бесчестный конокрад-злодей». Ну, грубо говоря, у меня не было группы. И я захотел собрать пост-панк группу абсурдную, у которой были бы две песни, одна называлась «Бесчестный конокрад-злодей» и «Ядовитый харьковский змей», чтобы они рифмовались. Вся идея была в этом.

Ваша музыка – это попытка донести людям какие-то вещи об окружающей их действительности или скорее стёб?

— Мне кажется, в принципе заниматься рок-музыкой в настоящее время – это абсурд в 2015 году. Буерак – это несерьезно, это, абсурд. Люди, которые играют пост-панк, обычно ассоциируют себя с какими-то модными движениями, которые считают, что обладают какими-то познаниями в плане музыки имеют какой-то там вкус, возможно, утонченный, а мы над этим издеваемся. То есть, у нас образ модных деревенских парней, которые решили, что однажды мы будем играть пост-панк. И поскольку они живут в деревне, вокруг них криминал, зона, ничего не происходит, поэтому они поют про тюрьму, естественно, про конокрадство.

О чем будет следующий альбом Буерака?

— О потерянности этих самых деревенских парней, которые уехали из Усть-Чилима вот в последней песне. Сейчас они поехали в город, почувствовали себя одинокими, раздавленными, будут ужасаться ценам в магазинах, им будет сложно после деревни вклиниться в городской быт.

Покажи свои зэковские татухи.

— Вот эта криминальная, ну, тут американский президент. В американской тюрьме сидел, вот набили.

Что о вашей музыке говорит мама?

— Ей нравится, что есть какой-то отклик. А о чем мы поем, она не понимает.